17 апреля.
Словно последний кусочек мозаики, не вписывающийся в общую картину, я, Алевтина Голубева, всегда была лишней в собственной семье. Пятым колесом. Четверо старших — два брата, две сестры — а я — случайность, о которой мать не уставала напоминать. «Не собирались тебя рожать, но поздно было что-то менять,» — эти слова впивались в сердце, как ржавый гвоздь. Я росла с ощущением, будто живу в чужом доме по снисхождению.
Мы жили в тихом городке под Нижним Новгородом. Гордость родителей — сыновья, Дмитрий и Артём. Золотые медали, МГУ, высокие посты в московских компаниях. Их я видела редко — к моим первым шагам они уже уехали в столицу. Сестры, Людмила и Валентина, тоже не знали недостатка в материнской любви. Удачные замужества, особняки в Подмосковье, дети, обучающиеся за границей. Мать хвасталась ими на каждом семейном сборе, а мне доставалось лишь: «Лева? Да что с неё взять — в абы кого превратилась.»
Сестры ненавидели меня с пелёнок. Приглядывали сквозь зубы, не забывая ткнуть носом в мою «неполноценность». «Ты — позор семьи,» — шептали они, улыбаясь перед гостями. Тех самых гостей, перед которыми мать листала альбомы с фотографиями «настоящих» детей, а обо мне бросала: «А эта так, балласт.» После школы я выучилась на швею — работала в маленьком ателье в Дзержинске. Мне нравилось создавать что-то своими руками, но дома лишь крутили у виска: «И это называется профессией?» Я сбежала в съёмную комнату, лишь бы не слышать их насмешек.
Потом был Виктор. Мой островок тишины. Мы поженились, родилась дочь — Настенька. Впервые я дышала полной грудью. Но однажды зимней дорогой их не стало. Автобус сошел с трассы. Я опустошённо сидела на похоронах, а родные даже не прислали телеграммы. Будто и не было у них ни золовки, ни племянницы. Вытянула меня только работа да подруги из ателье. Десять лет я шила платья для чужих праздников, пряча свою боль в стежках.
А потом появился Игорь. Молча приносил цветы, водил в кино. Я ещё не готова — страшно. Но как только я осмелилась сделать шаг, семья вспомнила, что я существую. Отец умер, мать слегла после инсульта. И знаете, кто должен бросить всё и ухаживать? Конечно же я — «бездельница», как они считают. «Ты же всё равно одна, тебе нечего терять,» — гаркнул в трубку Дмитрий. Сестры подхватили: «Ты нам обязана.»
Я рассмеялась. Эти люди, тридцать лет тыкавшие меня мордой в мою «никчёмность», теперь требуют жертв? Мать, называвшая меня ошибкой, ждёт моей помощи? Нет. «Ищите сиделку за свои деньги,» — ответила я, и голос не дрогнул. Посыпались угрозы: лишат наследства (какого? старого комода в деревне?), опорочат перед роднёй (какой? той, что меня не замечала?). Пусть пробуют.
Больно лишь от осознания: для них я никогда не была дочерью. Только расходным материалом. Пусть её хваленые дети теперь докажут свою «успешность». А я… Возможно, рискну и скажу «да» Игорю. Но одно знаю точно — назад, в тот дом, где меня ломали, дороги нет. Они сами её сожгли. Теперь пожинают последствия. culminatingОни звонили ещё трижды, но я больше не поднимала трубку, потому что моя жизнь наконец-то принадлежит только мне.
