**Крепче смерти**
Проснулся я, глянул на часы — половина восьмого. На стене рядом фотография жены, в уголке черная лента. Так начинается каждое утро. Сперва смотрю на часы, потом на её улыбку. Или наоборот. «Доброе утро, любимый», — говорила она раньше. Теперь только на фото.
***
Через девять дней, перед отъездом, сын снял траурную ленту с портрета. Утром я проснулся, увидел рамку без чёрного уголка — и сердце ёкнуло: может, всё это кошмарный сон?
Вышел на кухню, а сын блины жарит.
— Мама уже на работу ушла? — спросил я.
Он резко обернулся, глаза круглые.
— Пап, ты чего? Во-первых, сегодня суббота, а во-вторых… Маму вчера похоронили. Ты что, забыл?
Я опустился на стул, будто мешок с песком.
— Ты ленту снял… Я подумал…
Горло перехватило, будто плитой придавило. Сын присел передо мной, взял за руку.
— Пап, прости. Я сейчас верну. Не подумал…
Когда я зашёл в комнату, лента уже была на месте. От этого не стало легче — стало ещё хуже. Лучше бы сон. Но вслух я этого не сказал.
— Может, поедешь со мной? Поживёшь у нас немного? — предложил сын.
— Не переживай, я в порядке. Не сумасшедший. Просто… без ленты так надеялось сердце. Останусь тут. «С мамой», — хотел добавить, но решил, что только напугаю его.
— Я просто предложил.
— Понятно, — пробормотал я.
— Не сердись, пап.
Сын уехал, пообещав звонить каждый день. Он женился на однокурснице и перебрался в её город. Там ему нравилось.
***
Прошло восемь месяцев, а боль не утихла. Привык, наверное. Зашёл в ванную, включил воду. Лампочка на потолке мигнула и погасла. «Ну и хорошо, — подумал я, умываясь. — В полумраке моё отражение не такое измождённое».
Во дворе деревья стояли в зелёной дымке, кое-где уже проклюнулись первые листики. Небо хмурилось.
Поставил пустую кружку в раковину, оделся. По выходным часто ездил на кладбище — особенно когда снег сошёл и земля подсохла. Сегодня ровно восемь месяцев, как её не стало. Восемь месяцев, слившихся в один долгий день тоски.
У ворот бабушки продавали цветы — живые и искусственные. Купил живые. За это время могила жены потерялась среди новых. Убрал увядшие цветы, положил свежие, поправил венки, провёл пальцем по её фото. Оно выцвело, лицо почти не разглядеть. Летом сын приедет — поставим памятник…
На похоронах батюшка сказал: «У Бога все живы». Эти слова засели в голове. Может, поэтому меня и тянет сюда. Кажется, будто тут она ближе. Не под землёй, а где-то выше…
— Привет. У тебя тут народу прибавилось. А я один, хоть вокруг люди. Сын звонит, у него всё хорошо. Помнишь, как ты отговаривала его жениться? А они счастливы. Олька думала, что беременна, но тест отрицательный. Обрадовался и расстроился заодно. Говорит, если мальчик родится — назовут твоим именем. Ты не против?
Скучаю. Всё валится из рук. Твою любимую чашку разбил, прости. Хотел убрать, да не удержал. На работе ошибки глупые делаю — скоро выгонят. Лампочки в ванной перегорели. Ты запасные где-то прятала? Не нашёл.
На лицо упало несколько капель.
— Дождь начинается. Ладно, я потом ещё приеду. До скорого, родная. — Протёр глаза, обходя свежие холмики.
Автобуса ждал долго, промок, замёрз. Возвращаться в пустую квартиру не хотелось.
У подъезда стояла грузовая машина, мужики таскали коробки. Соседка ругалась, что не пройти.
— Здравствуйте. Новые жильцы? — спросил я.
— А, Игорь, здравствуй. На шестой этаж, под тобой. Королёвы продали квартиру зимой. Ладно, мне в магазин надо… — протиснулась между ящиками.
Поднялся на лифте. В квартире — тишина. Разделся, зашёл на кухню — наступил в лужу.
— Вот блин…
Под раковиной сочилась вода. Попробовал закрутить вентиль — только хуже сделал. Суббота. Если вызвать сантехника, воду отключат на весь стояк до понедельника. Подставил ведро, вытер пол, пошёл к соседям снизу. Дверь была приоткрыта.
— Хозяева, я вас, кажется, топлю! — крикнул в коридор.
Из-за двери вышел мужчина лет сорока.
— Здравствуйте. Я сверху. Труба течёт, не залило вас?
— Сейчас посмотрим.
На кухне потолок был мокрый.
— Извините, я за ремонт заплачу…
— Да ладно, я всё равно ремонт делал бы. Пойдёмте, посмотрим, что можно сделать. Сантехника вызывали?
— Он воду отключит. До понедельника.
— Ладно, я вещи разберу, инструменты найду — поднимусь.
Пришёл через два часа. Я сидел, следил за ведром. Он покопался под раковиной минут десять.
— До понедельника хватит. Но сантехника всё равно вызывайте. А лампочки в ванной тоже перегорели?
Я не стал отказываться.
— Завтра куплю новые, поменяю, — предложил он.
— Не надо, я вам деньги…
Он улыбнулся.
— Чаю хватит.
Улыбка у него была добрая.
На следующий день он вкрутил лампочки, починил розетку. Я угостил его чаем.
— Вы меня не помните? — спросил он вдруг.
— А надо?
— Имя у вас редкое. А в детстве как вас звали?
— Гвоздём. Худой был, как гвоздь. Бабка так говорила. А вы-то откуда меня знаете?
— Я врач. В той больнице, куда вашу жену привезли после аварии. Мы всегда запоминаем тех, кого не смогли спасти. Вы тогда в коридоре сидели, не кричали, не рвали на себе волосы. Просто плакали. У неё… шансов не было.
Я молча кивнул.
— Вот, опять слёзы. Теперь каждый раз, как увидите меня, будете вспоминать.
— Вы сказали — и будто снова там…
— Ладно, я пойду. Ремонт ещё не закончил, шуметь буду.
— Ничего, я понимаю.
Днём я был на работе, вечером он не шумел. РедОна поняла, что боль уже не режет так остро, просто осталась тихой ноющей тяжестью, и это, наверное, и есть жизнь после потерь — не про то, чтобы забыть, а про то, чтобы научиться дышать с этим дальше.
