Это была зима 1950 года, и мороз пробирал до костей. В тёмной комнате с глиняными стенами, пропахшей сыростью, семнадцатилетняя девушка, вся в поту, судорожно сжимала простыни схватки становились всё сильнее. Она была одна, если не считать повитуху пожилую женщину с грубыми руками, привыкшими к боли и горю.
Когда наконец резкий крик новорождённого разорвал тишину, девушка Надя почувствовала, как в неё возвращается жизнь.
«Красивая девочка», сказала повитуха, заворачивая младенца в одеяло и кладя его на грудь Наде.
Надя неумело обняла ребёнка, её тело ещё дрожало, одежда была в крови, но в глазах горела нежность первой материнской любви. Она смотрела на дочь с уверенностью: никто и никогда не разлучит их.
Но эта уверенность продержалась лишь мгновение.
Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвалась её мать Агафья Петровна. В чёрном платье будто на похоронах, хотя никто не умер и с лицом, искажённым отвращением.
«Отдай её!» рявкнула она, вырывая ребёнка из рук Нади.
«Нет, мама! Оставь её!» закричала Надя, пытаясь подняться, но сил не было.
«Молчи!» Агафья Петровна бросила на неё ледяной взгляд. «Она родилась не такой. У неё эта болезнь даунов. Не выживет. Незачем мучиться».
Надя кричала, плакала, умоляла но мать не останавливалась. Жестко закутав малышку, она вышла и хлопнула дверью этот звук отозвался в груди Нади, как выстрел.
В ту ночь она осталась с пустыми руками, выкрикивая имя, которое так и не успела дать дочери.
Годы прошли. В деревне все думали, что её ребёнок умер при родах. Так хотела Агафья Петровна. Надя, заставив себя молчать, научилась жить с фальшивой улыбкой, а сердце внутри гнило от боли.
Она уехала из дома в двадцать пять лет, не оглядываясь. Не могла простить. Не могла забыть. Но и исцелиться тоже.
Время шло, как осенние листья. Надя стала учительницей в школе, жила одна без мужа, без детей. Где-то глубоко внутри она чувствовала, что часть её так и осталась в той тёмной комнате.
Пока однажды весенним днём она не вернулась в родную деревню. Её мать умерла, и, возможно, вместе с ней оборвалась последняя цепь, державшая её в плену.
Она шла по главной площади, той самой, где играла в детстве. Запах свежего хлеба смешивался с ароматом увядающих цветов. Надя уже хотела присесть на скамейку, как вдруг услышала детский смех, чистый, звонкий, будто шепот из прошлого.
Она обернулась.
И увидела её.
Девочка лет девяти играла с тряпичной куклой. Растрёпанные косички, платьице в цветочек, заштопанное по краям и миндалевидные глаза, в которых светилась странная, знакомая нежность что-то глубокое внутри Нади дрогнуло.
Сердце застучало так громко, что, казалось, его слышно на площади.
Она подошла медленно, ноги подкашивались.
«Здравствуй, солнышко как тебя зовут?» голос дрожал.
Девочка посмотрела на неё без страха, с любопытством.
«Меня зовут Надежда», ответила она, улыбаясь.
Надя почувствовала, будто время остановилось. Надежда. Именно это имя она когда-то придумала для своей дочери. Имя, которое годами сжигало её изнутри.
Колени подкосились.
В этот момент к девочке подошла пожилая женщина лицо в морщинах, руки, привыкшие месить тесто.
«Вы знакомы?» осторожно спросила она у Нади.
«Я просто показалось, что знаю её», пробормотала та.
Женщина потупила взгляд.
«Она живёт у меня с пелёнок. Одна бабка принесла, сказала мать отказалась, велела спрятать. Но правды я не знаю»
Надя почувствовала, как душа рвётся наружу.
«Это неправда! Я её любила! У меня её украли!» вырвалось у неё.
Женщина отшатнулась, а девочка смотрела на Надю тихо. Потом сделала шаг вперёд.
«Ты моя мама?» спросила она просто, по-детски прямо.
Надя опустилась на колени и разрыдалась.
«Да, родная я твоя мама. Прости, что не нашла тебя раньше».
Девочка обняла её, не говоря ни слова. Её маленькое тело было тёплым, настоящим. Её.
В тот день Надя поняла: иногда жизнь даёт второй шанс. Неважно, что скажут в деревне, сколько лет потеряно. Она вернула дочь.
И теперь никто не отнимет её снова.
Зима 1950 года, и мороз пробирал до костей. В тёмной комнате с сырыми глиняными стенами семнадцатилетняя девушка тяжело дышала…