Была зима 1950 года, и холод пробирал до самых костей. В тёмной комнате с глиняными стенами, пропитанными запахом сырости, семнадцатилетняя девушка задыхалась, вцепившись в простыни, пока схватки сотрясали её тело. Она была одна, если не считать повитуху пожилую женщину с грубыми руками и сердцем, привыкшим к горю.
Когда наконец резкий крик новорождённой разорвал тишину, девушка Анастасия почувствовала, как душа возвращается в её тело.
Красивая девочка, сказала повитуха, заворачивая младенца в одеяло и кладя его на грудь Анастасии.
Та неловко обняла ребёнка, её тело ещё дрожало и было испачкано кровью, но в глазах уже горела нежность первой материнской любви. Она смотрела на дочь, твёрдо зная, что ничто не разлучит их.
Но иллюзия длилась лишь мгновение.
Дверь распахнулась с резким стуком, и её мать, Аграфена Петровна, ворвалась как вихрь. Одетая в траур хотя никто не умер с лицом, искажённым отвращением.
Отдай её! приказала она, вырывая ребёнка из рук Анастасии.
Нет, мама! Оставь её! закричала та, пытаясь подняться, но сил не хватало.
Замолчи! оборвала её голосом, холодным как лёд. Она родилась не такой. У неё эта болезнь, как у тех, с раскосыми глазами. Она не выживет. Она ничего не стоит.
Анастасия кричала, плакала, молила в отчаянии. Но мать не остановилась. Туже закутав младенца, она вышла и захлопнула дверь так, что в груди у Анастасии отозвалось эхом, будто выстрел.
Той ночью она осталась с пустыми руками, крича имя, которое так и не успела произнести.
Годы шли. В деревне все считали, что её дочь умерла при родах. Так хотела мать. Анастасия, вынужденная молчать, научилась жить с фальшивой улыбкой, в то время как сердце гнило изнутри.
Она ушла из дома в двадцать пять лет, не оглядываясь. Не могла простить. Не могла забыть. Но и исцелиться не получалось.
Годы падали, как сухие листья. Анастасия стала учительницей, жила одна, без мужа и детей. Где-то в глубине души она чувствовала, что часть её так и осталась в той тёмной комнате.
Пока однажды весенним вечером она не вернулась в деревню. Её мать умерла, и вместе с ней, возможно, исчезли последние оковы, державшие её.
Она шла по центральной площади, той самой, где играла в детстве. Запах свежего хлеба смешивался с ароматом увядших цветов. Анастасия уже собиралась сесть на скамейку, когда услышала детский смех, чистый, звонкий, как шёпот прошлого.
Она обернулась.
И увидела её.
Девочка лет девяти играла с тряпичной куклой. Растрёпанные косички, платьице в цветочек, заштопанное по краям и миндалевидные глаза, светившиеся странной нежностью, будто разбудившей что-то глубоко внутри.
Сердце застучало, как молот.
Анастасия подошла медленно, ноги дрожали.
Здравствуй, крошка как тебя зовут? спросила она дрожащим голосом.
Девочка посмотрела на неё без страха, с любопытством.
Меня зовут Надежда, ответила она с улыбкой.
Анастасия почувствовала, как время остановилось. Надежда. Именно это имя она придумала для своей дочери. Имя, которое годами таилось в её сердце.
Колени подкосились.
В этот момент к девочке подошла пожилая женщина с лицом, обветренным годами, и руками пекарши.
Вы её знаете? осторожно спросила она.
Я она показалась мне знакомой, пробормотала Анастасия.
Женщина опустила взгляд, неловко помолчав.
Она живёт со мной с младенчества. Одна барыня принесла её, сказала, что мать не хотела, велела спрятать. Я так и не узнала всей правды
Анастасия почувствовала, как душа рвётся наружу.
Это неправда! Я любила её! Её у меня украли! вырвалось у неё.
Пекарша отступила, удивлённая.
Но девочка молча смотрела на Анастасию. Сделала шаг вперёд.
Ты моя мама? спросила она просто, с детской прямотой.
Анастасия рухнула на колени и зарыдала.
Да, моя родная я твоя мама. Прости, что не искала тебя раньше. Что не нашла.
Девочка обняла её без слов. Её маленькое тело было тёплым, настоящим, своим.
В тот день Анастасия поняла: жизнь иногда даёт второй шанс. Неважно, что скажут в деревне, сколько лет потеряно. Она вернула дочь.
И теперь никто не отнимет её снова.
Зимой 1950 года лютый мороз пронизывал до костей. В темной комнате с глиняными стенами, пропахшей сыростью, семнадцатилетняя девушка тяжело дышала…