На задворках тихого подмосковного городка ютилась улочка, будто застрявшая в прошлом веке. Дорога — в колдобинах, автобусы — три раза в сутки, а соседей — раз-два и обчёлся. Но в последние годы всё перевернулось с ног на голову: потянулись сюда москвичи, уставшие от вечной суеты. Дома расхватывали как горячие пирожки — кто ремонтировал, кто сносил, чтобы выстроить особняк с бассейном.
Игорь и Светлана тоже поддались всеобщему ажиотажу. Домишко в самом конце улицы достался за копейки, а столичную квартиру оставили дочке. Отремонтировали на совесть: и фасад обшили, и двор плиткой выложили, и даже клумбу разбили — точь-в-точь как в журнале про уют. Зять приволок из питомника махонькую сосёнку. Посадили её у самого забора — чтобы прохожие любовались.
Сперва деревце хирело, будто капризничало. Но Света с Игорем не сдавались — то удобрят, то польют, то ласково поговорят. И случилось чудо — сосёнка ожила. Расти стала не спеша, но уверенно. Первую же зиму нарядили гирляндами, внуки нафоткались — и пошла традиция: каждый Новый год у их ёлки собиралась вся семья.
Через пару лет сосна стала настоящей красавицей — пушистая, стройная, иголки мягкие, как шёлк. Летом вокруг неё расцвели цветы, и супруги уже подумывали о качелях, чтобы вечерами качаться в её тени. Но однажды утром Света вышла во двор — и обомлела. Сосны нет. Только пенёк. А у мусорки — выброшенное деревце.
Шок. Слёзы. Гнев. Кому помешала их красавица — не в праздник же, летом?
Игорь, стиснув зубы, направился к соседке напротив — к Алевтине Петровне. Та давно косилась на них с неприязнью. Дом у неё родительский, ветхий, но чистый. Вдова, сын наведывался раз в полгода. А эти новосёлы — словно заноза в глазу.
— За что так по-свински, Алевтина Петровна? — спросил он без ругани, но с болью.
— Разжились тут! — фыркнула она. — Два авто! Двор — как с картинки! А эта ваша сосна мне покоя не давала. Внуки орут, мячик гоняют — спать нельзя!
— Так праздник же был… Гирлянды… Дети… — растерялся Игорь.
— А мне что, летом форточку не открывать из-за вашего гвалта?
Он развернулся без слов. Дома всё пересказал жене. Света долго молчала, потом утерла слёзы и вздохнула:
— Простая зависть. Другого объяснения нет.
— Зависть — что ржавчина. Мы же такие же пенсионеры. Просто жизнь любим. Для себя, для внуков.
Через неделю зять снова приехал — привёз две молоденькие сосёнки в горшочках. Одну посадили у калитки, а вторую Игорь понёс… опять к Алевтине Петровне. Надеялся, что сердце смягчится.
— Не надо мне ваших подачек! — прошипела соседка. — Сажайте у себя, у меня своё есть.
Игорь уже собрался уходить, как из-за забора выглянула бабушка Нюра — лет под девяносто, через два двора жила.
— Сынок, это деревце мне? Возьму, родной. Пусть растёт.
— Вам-то зачем, Анна Тимофеевна? Вам же тяжело ухаживать…
— Пусть стоит. Может, после меня добрые люди дом купят, а у них у ворот сосна будет — обо мне напоминать.
У Игоря ком в горле встал. Они со Светой сами посадили сосёнку для бабы Нюры, объяснили, как поливать, пообещали помогать. А дома Света напекла блинов — хотела занести Алевтине Петровне, мир попытаться.
Но Игорь остановил:
— Не надо. Скажет, с ядом. Лучше я сообщу, что камеры повесили. Теперь каждый листок на участке под присмотром.
И правда — камеры уже работали. Игорь подошёл к соседке и спокойно, но чётко сказал:
— Видеонаблюдение включено. Ещё один шаг — и заявление в полицию. Это уже уголовщина.
Она промолчала. Только глаза бегали, как мыши.
С тех пор ни мусора у забора, ни злобных взглядов. Спокойствие вернулось. А сосна… Новая сосна растёт. А старая — осталась в памяти. Как символ доброты, душевной простоты — и той чёрной зависти, что людей уродует куда сильнее морщин.
