**Дневник. Запись от 15 октября.**
Сегодня снова позвонила мама. Голос дрожал, будто тонкий лёд на луже.
— Ванюш, забеги за хлебом, а? На улице гололёд, боюсь поскользнуться…
— Мам, ну серьёзно? — я закатил глаза, даже не отрываясь от экрана. — Только с завода приполз, сил нет. Мы с Таней сериал смотрели хотели. Отдохнуть хочешь, да?
— Сынок… я правда не дойду… — прошептала она.
— Да ладно, век живёшь — научись уже пользоваться доставкой! Вон, у «Сбермаркета» всё за пару кнопок.
— Я в этих телефонах как слепая… Может, ты закажешь?
— Занят, за рулём. Давай потом.
— Хорошо… — она сдалась.
Но «потом» не наступило. Через три часа её выручил сосед Геннадий Петрович — через приложение заказал, помог разобраться.
Разгружая пакеты, мама чувствовала, как сердце сжимается. За что ей это? Почему, когда она нужна, все тут как тут, а когда ей тяжело — будто сквозь землю проваливаются?
Она ведь всю жизнь положила на нас. После смерти отца, когда мне было пятнадцать, а Насте — десять, одна тянула. И днём в конторе считала чужие деньги, и ночью полы мыла. Бабушка помогала, пока была жива, потом всё легло на маму.
Дедову двушку — Насте. Бабушкину хрущёвку — мне. Себе — ничего. Всё детям. Свадьбы, внуки, ремонты — она везде успевала. И ни разу не пикнула. Думала: «Лишь бы у них всё было».
Водила на танцы, ночами уроки проверяла, стирала, лечила, супы варила. А теперь? Теперь она — как старая мебель. Есть, но никто не замечает.
Когда Настька просила посидеть с котом — мама ехала через весь город. Когда я сваливал на неё внука — она сутками не спала. Никогда не просила ни копейки.
Но когда она с температурой слегла — таблетки нёс Геннадий Петрович. Дети заглянули на пять минут. Настя скривилась:
— Мам, ты же знаешь, я больницы терпеть не могу…
— Здесь не курорт, доча…
— Поправляйся, перезвонишь.
Я тоже слился: «Танька устала, с малышом надо помочь». Ни обнять, ни чаю налить. Пустота.
А сегодня… Этот хруст льда под ногами будто кричал: она стареет. Один неверный шаг — и всё. И никто не подхватит. Никто.
И вдруг вспомнилось. Ей было тридцать. Я ещё ползал, Насти не было. Путёвка в Сочи. Тёплое море, тишина. Ни звонков, ни забот. Тогда она в последний раз была счастлива.
Прошло тридцать лет.
А она так и не пожила для себя.
Ночью, лёжа в темноте, она спросила: что её держит? Дети устроены. Благодарности? Любви? Нет. Только привычка, что она — как скала. А она разве не человек?
Утром достала блокнот и написала: «Продать квартиру. Купить дом в Анапе. Жить.»
Риелтор нашёлся быстро. Через подругу. Квартиру продали за месяц. Деньги на карте, документы готовы.
Позвала нас.
— Что случилось? — я нахмурился. — Только смену отстоял.
— Мам, у меня дедлайн, — Настя ткнула в телефон. — Быстрее можно?
— Я уезжаю.
— Куда?! — хором.
— В Анапу. Купила дом у моря.
Тишина. Потом я фыркнул:
— На какие деньги?
— Квартиру продала.
— ЧТО?! — Настя вскочила. — Без нас?!
— Вы вечно не до меня.
— Ты как там одна будешь?
— Справлюсь. Теперь у меня есть Я.
— А мы?! — завизжала сестра. — Мы же рассчитывали на квартиру!
— Я тоже рассчитывала, что вы — моя семья. Ошиблась. Всё. Люблю вас. Но теперь выбираю себя.
Они ушли. В бешенстве. А она осталась одна. Впервые за тридцать лет слово «одна» не резало сердце. Оно звучало как «свобода».
Через неделю она сидела на веранде, вдыхала морской ветер и гладила старый дубовый стол. Тихо. Тепло.
Иногда, чтобы снова начать дышать, надо просто уйти. От тех, кто забыл, что ты — живая. К себе. К морю. К жизни.
***Вывод:*** *Родная кровь — не повод становиться тенью. Даже мать имеет право на свою жизнь.*
