Сегодня у меня в голове одна мысль — как же странно порой складывается жизнь. Вместо чемоданов, билетов в Сочи и долгожданного отпуска с Настей я сижу в душном подъезде нашей хрущёвки. Сестра Галя опять в слезах: «Посиди с детьми, мне не к кому больше обратиться…».
Не хотелось, честно. Мечтал быть успешным мужиком — отпуск, девушка, коктейль на пляже. А получилось — два орущих племянника, мешок игрушек и перегар от соседки, которая распахнула дверь и ахнула:
— Сережа, это что за сокровища с тобой? Женился, что ли?
Аня — соседка снизу. Рыжая, бойкая, глаза хитрющие, как у лисы. Я ей дважды потолок заливал, пока хозяева трубы не поменяли. Мать её — добрая душа, даже рубля не потребовала, а вот сама Аня с тех пор всё подмигивала. Хотя мне казалось, ей бы ещё в школе сидеть.
— Чего на уроках не сидишь? Родителям пожалуюсь! — усмехнулся я, глядя, как она зарумянилась.
— Я уже техникум закончила! На работу выхожу! — фыркнула она, закидывая рюкзак.
— Да уж, видно — прогульщица. Сама в зеркало глянь!
Посмеялись, она юркнула в квартиру, а я пошёл к своей «девятке» — старой, но своей, в кредит брал. Настя, конечно, воротила нос: «Ну мог бы и получше». Но я гордился. Всё будет — и квартира, и машина, и статус, и Настя.
Но не сегодня.
Сегодня — пробки, липкие сиденья, орущие дети сзади и сестра в слезах:
— Прости, Сереж, ну правда, больше не к кому…
Галя лежала в больнице, мать с переживаний слёгла. А отец наш… Ну, Миша был отцом только в паспорте. Бухать, гулять, пропадать — вот и всё, на что он был способен.
Дети повисли на шее: «Дядя Сережа!». Обнял их, пообещал мороженое и повёз в свою съёмную «однушку».
Аня снова попалась на лестнице.
— Это всё твоё? — глаза круглые.
— Ага, на помойке подобрал, — усмехнулся я. — Моргнул не вовремя — вот и пристроились.
Дети заржали, а Аня смущённо опустила взгляд. Пришлось пояснить:
— Шучу. Племянники. Сестра в больнице, я за ними приглядываю.
В квартире они устроили погром. Я им яичницу жарил, потом водил в парк, покупал чебуреки и шарики. Они были счастливы. Но на третий день начались капризы: Маша жаловалась на горло, Петя — на живот. Рёв, слёзы, «хочу к маме»…
В дверь постучали. Открыл — Аня.
— Слышала, они плачут… Может, помочь? Я медсестра.
Она пришла, принесла старые куклы, тихо уложила детей, повязала Маше шарф, погладила Петю по животу. И он, не успев сказать «спасибо», уснул у неё на руках.
— Пойдём на кухню, хоть бутерброды сделаю, — пробормотал я, прикрывая дверь.
Сидели на кухне. Аня, потягивая чай, спросила:
— А твоя… когда детей заберёт?
— Моя? Да ты о чём! Это сестра. Своих у меня нет. И пока не светит.
Аня улыбнулась, и я понял — она настоящая. Уютная. Тёплая. Не как Настя, не как никто до неё.
Она осталась ещё на день. Потом на два. Потом — навсегда. Вместе мы гуляли с детьми, варили суп, смеялись. И в парке, когда тётка с шариками сказала: «Какая у вас дружная семья!» — у меня сердце ёкнуло. Гляжу на Аню, на детей, и хочется, чтобы это никогда не кончалось.
Настя позвонила через неделю. Голос ледяной:
— Ты где? Пропал совсем. Всё ясно с тобой.
И я не почувствовал ничего.
Когда Галю выписали, племянники упрашивали:
— Дядя Сережа, можно Аню с нами? Ты её любишь?
Маша, не дожидаясь ответа, заявила:
— Я знаю, любишь. И она тебя. Мы будем фату держать на свадьбе.
Аня покраснела, гладила детей по головам, а я смотрел в зеркало и думал: «Господи, спасибо за эту рыжую соседку снизу».
Когда мы подъехали к дому, Галя с мамой вышли, увидели Аню — и всплеснули руками:
— Ну наконец-то ты кого-то нашёл! Какая лапочка! Анечка? Добро пожаловать в семью!
Я только улыбнулся.
Обратно ехали молча. Потом Аня вдруг сказала:
— У тебя такая уютная машина. И вообще… с тобой спокойно.
А я просто спросил:
— Давай завтра вместе в парк? И пообедаем у меня, твой суп остался — без тебя даже есть невкусно.
Через три месяца мы расписались.
Иногда счастье — не там, где его ждёшь. Иногда оно живёт этажом ниже. Рыжее, с рюкзаком, с тёплыми руками, в которых затихает даже детский плач.
И я знаю: это — моя семья. Навсегда.
