В канун Нового года обитательницы дома для престарелых в тихом городке у подножия Саянских гор с затаённой надеждой ждали весточки от своих детей. Те, кто уже не мог подняться с кровати, прислушивались к рассказам более бодрых соседок, высматривавших в заснеженных окнах знакомые лица. Но тропинка ко входу так и не была расчищена, и никто не свернул с главной дороги к их забытому всеми приюту. Двор утопал в снегу, будто о стариках и вправду никто не вспомнил.
У Людмилы Степановны был сын, о котором она говорила с гордостью, хотя и с лёгкой неловкостью перед другими. Её Дмитрий — успешный инженер, невестка работала главным бухгалтером в московской компании, а внук уже заканчивал МГУ. Семья, о которой остальные могли только вздыхать. У подруг же дети либо спивались, либо пропадали без вести, а кто-то и вовсе сидел в тюрьме. Людмила словно извинялась за своё благополучие, но в глубине души надеялась, что Дмитрий не забудет о ней.
По вечерам бабушки собирались в столовой и, чтобы память не угасла окончательно, пересказывали друг другу свои истории. Говорили одни и те же вещи, цепляясь за воспоминания, как за последнюю соломинку.
Людмила призналась соседке Нине в первые дни, что родилась в забытой богом деревне под Красноярском. Лет пять назад сын уговорил её переехать в город. Сулил заботу, тёплую комнату в своей квартире. Муж, ныне покойный, ворчал, что город — не их место, но в итоге сдался. Дмитрий, зная, что отец — ветеран Афганистана, воспользовался льготами. Прописал его, и вскоре семья получила новую трёхкомнатную квартиру. Невестка, Ольга, даже всплакнула от счастья — до этого они ютились в развалюхе на окраине.
Но через год муж Людмилы умер. Она осталась одна, и горе свалило её с ног — случился удар. Чудом выкарабкалась, научилась заново ходить, но уход за ней стал непосильной ношей для семьи. Ольга начала срываться, хлопала дверями, кричала на Дмитрия. Людмила всё слышала и, не выдержав, сама сказала сыну: «Отвези меня в дом престарелых, не хочу быть обузой». Дмитрий лишь кивнул, и вскоре она оказалась среди таких же одиноких старушек.
У Нины своя беда. Её сын, Сергей, был добрым, но слабым человеком. Он сидел в колонии, но перед праздником должен был выйти. Нина ждала его, как последнего ангела. Говорила, что всему виной его жена, Марина. Та работала в «Пятёрочке» и таскала домой то колбасу, то сыр, а потом и бутылки. Сначала пили «по праздникам», но быстро скатились в пропасть. Марину уволили, и они с Сергеем начали воровать. Сперва обчистили квартиру Нины, потом взялись за соседей. Когда у старушки отнялись ноги, она попросилась в дом престарелых — лишь бы не видеть, как сын губёт себя.
Сергей попал в тюрьму, но в письмах клялся, что завяжет. О жене не упоминал — Нина даже не знала, жива ли та. Каждое утро она крестилась, надеясь, что сын сдержит слово и навестит её.
День близился к концу, но ворота оставались пусты. Старушки перешёптывались: «Неужели забыли? Или что-то стряслось?» Надежда таяла, будто снег под слабым зимним солнцем.
Когда прозвенел звонок на отбой, в их комнату заглянула медсестра Катя:
— Нина Фёдоровна, у вашего Сергея татуировка с медведем на плече?
— Есть! — вскрикнула Нина, поднявшись с постели, будто забыв про больные ноги.
— Жив, не бойтесь. Спит в кочегарке, у печки. Одежда на нём рваная, борода — как у бродяги. Хотел к вам, да постеснялся в таком виде идти.
— Катюша, родная, возьми деньги, накорми его, купи что-нибудь… — всхлипнула Нина, суя медсестре потрёпанные купюры.
— Не надо, — улыбнулась та. — Накормлен, в тепле, помытый. Крепко спит. Завтра ждите.
Нина, вытирая слёзы, благодарила её, а та лишь махнула рукой и ушла. Людмила лежала, глядя в потолок. Дмитрий так и не приехал. Обещание оказалось пустым. Сердце ныло, но она молчала, не желая омрачать радость подруги — единственный свет в их холодной комнате.
