Под хмурым петербургским небом
Алевтина разбирала вещи для Авито. Не от бедности — просто надоело натыкаться на них взглядом. Каждый предмет был как заноза в памяти. О людях, канувших в небытие. О днях, растаявших, словно апрельский снег. О себе прежней — той, что осталась по ту сторону времени. Поношенный свитер с оленьим узором, пальто с вытертым воротом, чугунная сковорода, подаренная когда-то матерью и так и оставшаяся без дела. Они заполняли шкафы, углы, саму душу её трёшки в спальном районе.
Она снимала их у балкона — там свет ложился мягче, чем в других комнатах. Тщательно расправляла складки, иногда даже доставала отпариватель. Будто от этого зависело, обретут ли вещи новых хозяев или отправятся на помойку. Ей хотелось, чтобы кто-то, листая ленту объявлений, вдруг замер и подумал: «Это именно то, что я искал».
Поздним вечером пришло сообщение. Короткое, без предисловий: «Свитер ещё актуален?» На часах било одиннадцать. Словно отправитель весь вечер собирался с духом, прежде чем написать эти три слова.
«Да, в наличии», — ответила она. Мужчина запросил адрес и добавил: «Буду через час». Без торга, без лишних расспросов — лишь сухое: «Ждите».
Алевтина едва успела убрать со стола тарелки от ужина. Когда раздался звонок в домофон, пальцы ещё пахли чесноком. Она наспех вытерла руки о фартук, провела ладонью по волосам, накинула потертый кардиган и открыла дверь.
На лестничной площадке стоял мужчина лет пятидесяти, в выцветшей телогрейке. Его взгляд скользил мимо её лица, цепляясь за что-то незримое — за обрывки воспоминаний, за давно утраченное тепло.
— Добрый вечер. За свитером пришёл. Тот, с оленями.
— Проходите, сейчас принесу. Он в гардеробе, — она сделала шаг назад, давая ему место.
Он замер на пороге, будто боялся нарушить невидимую границу.
— У вас… как у людей. У меня в общаге батареи — только для виду. Всё собираюсь утеплить, да всё руки не доходят.
— Зима нынче лютая, — кивнула она, направляясь в комнату. — Без обогревателя — как без головы.
Вернувшись, она держала два свитера — серый с узором и тёмно-синий, без рисунка.
— Вот, примерьте. Может, и второй возьмёте? Шерсть хорошая, не колется.
Он натянул свитера поверх рубашки. Молча смотрел в зеркало прихожей. Потом произнёс едва слышно:
— Жена раньше за этим следила. Я сам… не разбираюсь. Без неё всё не так. Всё чужое.
Алевтина молча поправила складки на рукаве.
— Какой выбираете?
— Оба, если можно. Один мне, другой — соседу. У них беда — затопило квартиру, вещи все подпортились. Сейчас с детьми у тёщи ютятся.
Она уже открывала рот, чтобы сказать «забирайте даром», но он достал из кармана смятые пятитысячные, словно предугадав её порыв.
— Сколько с меня?
Она назвала сумму вдвое меньше указанной. Он отсчитал купюры, не глядя. Его пальцы были грубыми, с застарелыми ссадинами — руки человека, знакомого с физическим трудом.
— Спасибо.
— Пусть согревают, — пробормотала она.
Он кивнул, но не уходил. Стоял, смотря куда-то за её спину.
— Знаете… может, звучит странно. Но у вас тут… как в детстве у бабушки. Тихо. И пахнет булочками. Будто где-то ещё есть место, куда хочется вернуться.
Алевтина замерла. Затем, неожиданно для себя, сказала:
— Чайку не хотите? Только что заварила. С чабрецом.
Он помедлил секунду.
— Если не сахар, а мёд. И если не обременю.
Они сидели на крохотной кухне. Он говорил сбивчиво — о соседе-инвалиде, о работе грузчиком в промзоне, о том, как искал тёплые вещи для чужих детей. Алевтина слушала, и ей казалось, будто она впервые за годы по-настоящему видит человека перед собой. Не клиента, не случайного визитёра — просто живую душу.
Она подливала чай, подкладывала мёд, кивала в такт его словам. Между их фразами возникали паузы — не неловкие, а наполненные тихим пониманием.
Через час он поднялся. Осторожно, словно боясь разбить хрупкую атмосферу. На прощание сказал:
— Спасибо. Не только за вещи. За… этот вечер.
Алевтина осталась одна. Допила остывший чай, наблюдая, как на дне кружки тянется последняя золотистая нитка мёда. Потом вернулась в комнату. На спинке кресла лежал третий свитер — тот самый, вязаный, с помпонами. Он пах дедушкиным табаком и детством в деревне. Она прижала его к груди, затем аккуратно сложила и убрала на верхнюю полку шкафа.
Продавать его она передумала.
