Я не общался с отцом 12 лет: недавно он прислал открытку с одним-единственным словом…
Двенадцать лет назад. Артёму было двадцать два. Только закончил юрфак.
Одно слово изменило всё. «Прости». Волшебное слово, будто ключ от заколдованного замка.
Прощение даёт второй шанс. Любовь — силы им воспользоваться.
Краска под ногтями не отмывалась. Артём тер руки мылом, словно хотел стереть память. Напрасно.
Вода была ледяной. Обжигающе холодной. Как в тот день — двенадцать лет назад.
Почтальон принёс открытку утром. Она лежала на столе, как бомба замедленного действия. Артём боялся даже прикоснуться.
Почерк отца. Знакомый. Аккуратный, будто выводил приговор.
На обороте — одно-единственное слово. «Прости».
И всё. Больше — ничего.
Двенадцать лет назад. Артёму было двадцать два. Только получил диплом.
Отец сидел в кабинете. Перебирал документы. Поднял глаза, увидев сына.
— Завтра тебя ждёт Виктор Семёнович, — сказал он. — В девять утра.
Виктор Семёнович. Партнёр отца. Известный адвокат.
— Пап, нам нужно поговорить.
Отец отложил бумаги. Внимательно посмотрел. Нахмурил брови — будто что-то предчувствовал.
— Говори.
— Я не пойду к Виктору Семёновичу.
Пауза. Долгая. Тиша звенела в ушах.
— Не понимаю, — медленно произнёс отец.
— Я не хочу быть юристом.
Слова повисли в воздухе. Тяжёлые, как камни.
Отец поднялся из-за стола. Подошёл к окну. Встал спиной к сыну.
— Кем хочешь быть?
— Художником.
Отец обернулся. На лице — недоумение. Потом — гнев.
— Художником? — переспросил. — Ты шутишь?
— Нет. Я серьёзно.
Артём помнил каждое слово того разговора. Каждую интонацию.
— Пять лет учился на юриста, — ворчал отец. — Пять лет!
— Я учился для тебя, — ответил Артём. — Не для себя.
— Для семьи! Для будущего!
Отец ходил по кабинету. Руки за спиной. Лицо багровое, будто после бега.
— Художники голодают, — бормотал. — Умирают в нищете.
— Не все.
— Большинство. А ты — не исключение.
Артём достал из рюкзака папку. Рисунки. Свои работы.
— Посмотри, — сказал он.
Отец взял папку. Перелистывал медленно. На лице — ни тени эмоций.
Артём ждал. Надеялся. Может, поймёт. Прочувствует.
— Хобби, — наконец произнёс отец. — Неплохое хобби.
— Это не хобби. Это моя жизнь.
Отец закрыл папку. Положил на стол, будто выбросил в мусор.
— Твоя жизнь — юриспруденция, — твёрдо сказал он. — Всё остальное — глупости.
Артём смотрел на открытку. Вертел в руках. Картон плотный, качественный.
На лицевой стороне — репродукция. Ван Гог. «Звёздная ночь».
Ирония? Или признание? Отец выбрал открытку с картиной, которая символизировала правду сына.
Или просто случайность?
Артём поставил открытку на полку. Рядом — фотография. Он с отцом на рыбалке.
Ему десять. Отец — молодой, счастливый. Ещё не сломленный будущими разочарованиями.
Когда всё сломалось? Когда он стал таким жёстким?
После смерти мамы. Да, именно тогда. Артёму было четырнадцать.
Отец замкнулся. Погрузился в работу. Стал требовательным, будто пытался контролировать то, что неподвластно.
— Мама бы поняла, — сказал тогда Артём. — Она любила искусство.
Ошибка. Ужасная ошибка.
Отец побледнел. Сжал кулаки.
— Не смей! — закричал. — Не смей её вспоминать!
— Но это правда!
— Правда в том, что ты — эгоист! Думаешь только о себе!
Того разговора не забыть. Он длился два часа. Крики. Обвинения. Слова, как ножи.
— Ты — разочарование, — сказал отец. — Полное разочарование.
— А ты — деспот, — ответил Артём. — Не отец, а деспот.
Отец подошёл к двери. Распахнул её.
— Убирайся, — тихо сказал. — И не возвращайся.
— Пап…
— Убирайся! Немедленно!
Артём собрал вещи. Руки дрожали. В груди — пустота, будто вырвали сердце.
Отец стоял в коридоре. Смотрел в стену. Даже не проводил взглядом.
— Пап… — попробовал ещё раз Артём.
Молчание. Ни звука. Только тишина. Будто статуя.
Артём вышел. Дверь захлопнулась за спиной. Навсегда.
С тех пор они не говорили. Двенадцать лет.
Артём взял телефон. Набрал номер отца. Палец замер над кнопкой вызова. Что сказать? «Привет»? После двенадцати лет молчания?
Он отложил телефон. Подошёл к мольберту. Снял ткань.
Холст почти закончен. Портрет отца. Вспоминал черты по памяти. Писал целый год.
Лицо — строгое, но глаза — грустные. Одинокие, как у мальчика, который потерялся.
Таким Артём его и запомнил. Не злым. Не жестоким. А растерянным.
Он взял кисть. Добавил немного тени вокруг глаз. Прорисовал морщины. Время не щадит никого.
Интересно, как он выглядит сейчас? Наверное, поседел. Возможно, сутулится.
Ему уже шестьдесят восемь. Возраст, когда хочется оглянуться и подвести итоги. Пожалеть о сделанном. И о том, на что не хватило смелости.
Вечером Артём пришёл к Ольге. Жена сидела в кресле, красила ногти сосредоточенно, будто выполняла точную операцию.
— Пришла открытка, — сказал он.
— От кого? — не отрывая взгляда.
— От отца.
Ольга застыла. Рука с кисточкой замерла в воздухе.
— Что написал?
— «Прости».
Она посмотрела на мужа. В её глазах — тёплая грусть.
— И что теперь?
— Не знаю…
Ольга поставила лак, подошла к Артёму. Обняла. Молча. Как броней от боли.
— Он стареет, — тихо сказала. — Начинает понимать, что натворил.
— Поздно.
