В этом захолустном городке, затерянном на краю земли, будто последняя пылинка на карте, время текло не по минутам, а по временам года. Оно застывало в лютые морозы, оттаивало с хлюпаньем в весеннюю слякоть, дремало в летнем мареве и грустило осенними дождями. В этом медленном, тягучем потоке тонула жизнь Светланы, которую все звали просто Светкой.
Светке было тридцать два года, и вся ее жизнь казалась безнадежно застрявшей в трясине собственного тела. Она весила сто тридцать килограммов не просто вес, а целая крепость, выстроенная между ней и миром. Крепость из плоти, усталости и тихого отчаяния. Она догадывалась, что причина где-то внутри болезнь, сбой, но ехать к врачам в областной центр было немыслимо: далеко, дорого и, казалось, бесполезно.
Работала она помощницей воспитателя в детском саду «Солнышко». Ее дни наполняли запахи манной каши, детского мыла и вечно влажных полов. Ее большие, добрые руки умели утешить плачущего ребенка, заправить десяток кроваток и вытереть лужицу так, чтобы малыш не чувствовал себя виноватым. Дети ее обожали, тянулись к ее теплу. Но их любовь была слабым утешением для одиночества, ждавшего за калиткой сада.
Жила Светка в старом двухэтажном бараке, оставшемся с советских времен. Дом скрипел балками, боялся сильного ветра и дышал на ладан. Два года назад умерла мать уставшая, серая женщина, похоронившая все мечты в этих стенах. Отца Светка не помнила он исчез давным-давно, оставив лишь пыльную пустоту и потрепанную фотографию.
Быт ее был суров. Ледяная вода из крана, скрипучий сортир на улице, зимой превращавшийся в ледяную пещеру, и духота летом. Но главной мучительницей была печь. Она пожирала дрова, вытягивая из скромной зарплаты последние рубли. Светка подолгу сидела перед огнем, и ей казалось, что пламя сжигает не только поленья, но и ее годы, силы, будущее.
И вот однажды вечером, когда сумерки окутали комнату сизой тоской, случилось чудо. Не громкое, не яркое тихое, будто стук соседки Марфы, которая вдруг постучала в дверь.
Марфа, уборщица из больницы, с лицом, изрезанным морщинами, протянула две хрустящие купюры.
Свет, прости, Христа ради. Держи. Две тысячи. Не лежались они мне, бормотала она, суя деньги в руку.
Светка удивленно смотрела на них долг, который уже списала в убыток.
Да ладно, Марфуша, не надо было…
Надо! перебила соседка. У меня теперь деньги есть! Слушай…
И, понизив голос, словно раскрывая государственную тайну, Марфа поведала невероятное. В городок приехали узбеки. Один из них, увидев, как она подметает улицу, предложил странный заработок пятнадцать тысяч.
Гражданство им нужно, срочно. Вот и ездят по таким дырам, ищут невест. Фиктивных. Вчера меня расписали. Не знаю, как они в ЗАГСе договариваются, но все быстро. Мой, Рустам, сейчас у меня сидит, «для вида». А ты чего? Деньги нужны? Нужны. А замуж кто тебя возьмет?
Последние слова прозвучали без зла просто констатация факта. И Светка, почувствовав привычную боль под сердцем, подумала секунду. Марфа была права. Настоящего замужества ей не светило. А тут деньги. Целых пятнадцать тысяч. На них можно купить дров, переклеить обои, чтобы хоть немного разогнать уныние этих выцветших стен.
Ладно, тихо сказала она. Я согласна.
На следующий день Марфа привела «жениха». Светка, открыв дверь, ахнула и отшатнулась, пытаясь спрятать свою массивную фигуру. Перед ней стоял юноша. Высокий, худощавый, с лицом, еще не тронутым жизнью, и большими, печальными глазами.
Боже, да он же мальчик! вырвалось у нее.
Юноша выпрямился.
Мне двадцать три, сказал он четко, почти без акцента.
Ну вот, засуетилась Марфа. Мой-то на десять лет младше, а у вас разница девять лет. Мужик в самом расцвете!
В ЗАГСе брак оформлять сразу не захотели. Чиновница в строгом костюме окинула их подозрительным взглядом и объявила: по закону месяц ожидания. «Чтобы подумать», добавила она многозначительно.
Узбеки уехали им нужно было работать. Но перед отъездом Шерзод так звали юношу попросил у Светки номер.
Тоскливо одному в чужом городе, объяснил он, и в его глазах она увидела знакомую потерянность.
Он начал звонить. Каждый вечер. Сначала звонки были короткими, неловкими. Потом дольше. Шерзод оказался удивительным собеседником. Рассказывал о своих горах, о солнце, о матери, которую боготворил. Спрашивал о ее жизни, о детях, и Светка, к своему удивлению, рассказывала. Не жаловалась просто говорила. О смешных случаях в садике, о доме, о запахе весенней земли. Она ловила себя на том, что смеется в трубку звонко, по-девичьи, забыв о своем весе и возрасте.
Через месяц Шерзод вернулся. Светка, надевая единственное нарядное платье, чувствовала не страх, а странное волнение. В ЗАГСе церемония прошла быстро, буднично. Для сотрудников рутина. Для нее вспышка: блеск колец, официальные фразы, ощущение нереальности.
После Шерзод проводил ее домой. В комнате он торжественно вручил конверт с деньгами. Светка взяла его, чувствуя тяжесть вес своего решения. А потом он достал маленькую коробочку. В ней лежала золотая цепочка.
Это тебе, сказал он тихо. Хотел кольцо, но не знал размер. Я… не хочу уезжать. Хочу, чтобы ты стала моей женой по-настоящему.
Светка замерла.
За этот месяц я услышал твою душу, продолжал он, и глаза его горели. Она добрая, как у моей матери. Я тебя полюбил, Светлана. Позволь мне остаться.
Это было не предложение фиктивного брака. Это было признание.
На следующий день Шерзод уехал, но теперь это было начало ожидания. Он работал в Москве, но каждые выходные приезжал. А когда Светка узнала, что ждет ребенка, он продал свою долю в общем деле, купи